Василий Игнатенко, командир отделения СВПЧ-6 г. Припять, был в числе пожарных, которые приняли на себя первый удар 26 апреля 1986 года. Вечером того же дня  в составе 17 своих коллег был отправлен самолетом в московскую клинику. Как это было рассказывает жена Василия - Людмила.

Из книги Светланы Алексиевич "Чернобыльская молитва".

Одинокий человеческий голос

    "Я не знаю, о чем рассказывать... О смерти или о любви? Или это  одно и то же... О чем?
     ...  Мы недавно поженились. Еще ходили по улице  и держались  за  руки, даже если в магазин шли. Всегда вдвоем. Я говорила ему: "Я тебя люблю". Но я еще не  знала, как я его любила... Не  представляла... Жили мы  в  общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные  машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи
слышу  какой-то шум.  Крики.  Выглянула  в  окно.  Он  увидел  меня: "Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду".
     Самого  взрыва я не видела.  Только пламя. Все, словно светилось... Все небо...  Высокое пламя. Копоть. Жар  страшный. А его все нет  и  нет. Копоть оттого, что  битум горел, крыша станции  была залита битумом. Ходили,  потом вспоминал, как  по  смоле. Сбивали огонь, а  он полз. Поднимался. Сбрасывали горящий  графит  ногами...  Уехали они без брезентовых костюмов, как  были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный
пожар...
     Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров.  Сеять, пахать... Его любимые работы...
Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый  дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.)
     Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют,  как голос. Но он никогда меня не  зовет. И во  сне... Это я  его зову...
     Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы  уже  стояла  кольцом милиция,  никого не  пускали.  Одни машины "Скорой помощи" заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна  я, все жены прибежали, все,  у кого мужья в эту ночь оказались  на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в  этой  больнице. Схватила  ее за халат,  когда  она  выходила  из  машины: "Пропусти меня!" - "Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо". Держу ее:
"Только   посмотреть".    "Ладно,   -   говорит,   -   тогда   бежим.   На Пятнадцать-двадцать минут". Я увидела его... Отекший весь,  опухший... Глаз почти нет... "Надо молока. Много молока!  - сказала мне знакомая.  - Чтобы они выпили хотя бы по  три  литра". - "Но он  не  пьет молоко". -  "Сейчас будет пить". Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через
какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал...
     В  десять  утра  умер оператор Шишенок... Он умер  первым...  В  первый день... Мы узнали, что  под развалинами  остался второй - Валера  Ходемчук. Так  его и не достали. Забетонировали. Но  мы еще не  знали, что  они все -- первые.
     Спрашиваю: "Васенька, что делать?"  - "Уезжай отсюда!  Уезжай!  У тебя  будет  ребенок". Я - беременная.  Но как  я его  оставлю? Просит:  "Уезжай! Спасай ребенка!" - "Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим".
     Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате. С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком, где-то три  километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок  с молоком...
Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили  капельницы.  Врачи  почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о  радиации. А  город заполнился военной техникой, перекрыли все  дороги. Везде солдаты. Перестали ходить электрички, поезда.  Мыли  улицы каким-то  белым порошком... Я волновалась, как  же  мне завтра  добраться  в  деревню,  чтобы купить  ему  парного молока? Никто  не
говорил о радиации... Одни военные  ходили в респираторах...  Горожане несли хлеб  из  магазинов,  открытые  кулечки  с  конфетами.  Пирожные  лежали  на лотках... Обычная жизнь. Только... Мыли улицы каким-то порошком...
     Вечером в  больницу  не пропустили...  Море людей  вокруг...  Я  стояла напротив его окна, он подошел  и  что-то  мне кричал.  Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью  в Москву.  Жены  сбились все в одну кучу.
Решили: поедем с ними. Пустите нас к  нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты,  уже стояла цепь в два  ряда,  нас  отталкивали.  Тогда  вышел врач и подтвердил,  что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести  им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже  не ходили, и мы  бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел. Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали...
     Ночь... По одну сторону улицы автобусы, сотни  автобусов  (уже готовили город к  эвакуации), а по  другую сторону - сотни пожарных машин.  Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем...
     По радио объявили, что,  возможно, город  эвакуируют на  три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные  костюмы, будете жить  в  лесах. В палатках. Люди даже  обрадовались:  поедем на  природу!  Встретим там Первое мая.  Необычно.  Готовили  в дорогу шашлыки,  покупали вино.  Брали с  собой гитары, магнитофоны. Любимые майские праздники! Плакали только те, чьи мужья пострадали.
     Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: "Мама,  Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!" Но мы  досадили огород -  картошку, капусту (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота.  Я - на шестом  месяце беременности. Мне так плохо... Ночью снится, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: "Люся! Люсенька!"  А когда  умер, ни разу не  позвал.  Ни разу...  (Плачет.)
Встаю я утром  с  мыслью,  что поеду в  Москву  одна... "Куда  ты такая?" - плачет мать.  Собрали  в дорогу  и отца:  "Пусть довезет  тебя" Он  снял  со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
     Дороги не  помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице  лежат  чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная  тайна, совершенно секретно.
     Шестая больница - на "Щукинской"...
     В эту больницу, специальная радиологическая  больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она  говорит: "Иди". Сказала - какой этаж. Кого-то  я опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением -  Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут,  ничего  не запоминала. Я знала только, что  должна его увидеть... Найти...
     Она сразу меня спросила:
     - Миленькая моя! Миленькая моя... Дети есть?
     Как  я признаюсь?! И уже  понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно.
     - Есть. - Отвечаю.
     - Сколько?
     Думаю: "Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит".
     - Мальчик и девочка.
     - Раз  двое,  то  рожать,  видно, больше не  придется.  Теперь  слушай: центральная  нервная   система  поражена  полностью,  костный  мозг  поражен полностью...
     "Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным".
     - Еще слушай: если заплачешь  -  я тебя сразу отправлю. Обниматься  и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.
     Но  я знала, что  уже  отсюда не уйду. Если  уйду, то  с ним. Поклялась себе!   Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
     - Вася! - кричат ему.
     Поворачивается:
     - О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
     Смешной  такой,  пижама  на  нем сорок  восьмого размера, а  у него  - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но  опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор...
     -  А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю.
     И он хочет меня обнять.
     - Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься.
     Как-то мы  это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат  тоже. Все  наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек  самолетом привезли.  Что там?  Что  там  у  нас в  городе?  Я  отвечаю,  что  началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две  женщины,  одна  из  них на проходной  в  день  аварии  дежурила,  и она заплакала:
     - Боже мой! Там мои дети. Что с ними?
     Мне хотелось  побыть с ним вдвоем, ну,  пусть бы одну минуточку. Ребята это  почувствовали,  и каждый  придумал  какую-то  причину,  и они  вышли  в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
     - Не садись рядом. Возьми стульчик.
     - Да,  глупости  все это, -  махнула  я  рукой.  - А ты  видел,  где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали...
     - Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все  наши ребята такого мнения.
     Тогда так говорили. Думали.
     На следующий  день, когда я пришла, они уже лежали по одному,  каждый в отдельной  палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг  с  другом. Перестукивались  через стенку: точка-тире,  точка-тире...
Точка... Врачи  объяснили  это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то,  что выдержит один, другому не  под  силу. Там, где они лежали,  зашкаливали  даже стены.  Слева, справа и этаж под  ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого...
     Три  дня  я  жила у своих московских  знакомых.  Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску,  бери  все,  что тебе надо,  не стесняйся.  Это  такие оказались люди... Такие! Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из  одной смены... Они все дежурили в  ту ночь: Ващук,  Кибенок, Титенок, Правик, Тищура.  В магазине  купила им всем зубную пасту, щетки,  мыло. Ничего  этого  в больнице не было.  Маленькие полотенца
купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие  слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все,  что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить... (Молчит). Встретила тогда много  хороших людей,  я не всех запомнила... Мир сузился до одной  точки... Он...  Только  он... Помню пожилую  санитарку,  которая меня учила: "Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки".
Рано утром еду  на базар, оттуда к своим  знакомым,  варю  бульон.  Все протереть, покрошить, разлить по порциям Кто-то попросил: "Привези яблочко". С шестью полулитровыми баночками... Всегда на  шестерых! В  больницу... Сижу до  вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня  так хватило?  Но через три  дня  предложили,  что  можно  жить  в гостинице  для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!!
     - Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
    -  Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду.
     Он  стал меняться - каждый день  я уже встречала  другого  человека... Ожоги  выходили наверх...  Во  рту,  на  языке, щеках  -  сначала появились маленькие  язвочки,  потом  они  разрослись.  Пластами  отходила  слизистая, пленочками   белыми.   Цвет   лица...  Цвет  тела...   Синий...   Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И  даже пережить...  Спасало то,  что все  это  происходило мгновенно, некогда было думать, некогда было плакать.
     Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Еще  не нарадовались  друг другу... Идем по  улице.  Схватит меня на  руки и
закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются.
     Клиника острой  лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать
дней человек умирает...
(Продолжение в следующей публикации)